Битва за Францию - Страница 62

И, удобно устроившись в предложенной телеге, которую тут же окружили солдаты, Франсуа де Росмадек заснул спокойным сном человека, не отягощённого муками совести. Бутвиль тоже последовал его примеру.

*** * ***

На пути во французскую столицу и без того внушительный эскорт арестантов увеличился ещё пятью сотнями солдат, посланных навстречу своим товарищам. Такие меры предосторожности обеспокоили даже легкомысленного Шанеля.

— Кажется, его преосвященство решил серьёзно взяться за нас, — обратился он к Бутвилю. — Неужели он действительно собирается отправить нас на эшафот?

Шапель был прав. Дуэль на Королевской площади вызвала особенное раздражение короля, который усмотрел в ней вызов своей божественной власти, и, воспользовавшись дурным настроением монарха, Ришелье решил избавиться от Бутвиля. Но сделать это было не так-то просто. Смертный приговор Монморанси был вызовом высшему французскому дворянству, а невероятная популярность отчаянного графа могла бы вызвать недовольство армии, что обернулось бы катастрофой в случае, если бы гугеноты, грозившие восстанием, действительно решились осуществить свои угрозы.

*** * ***

Весть об аресте двух знаменитых дуэлянтов достигла французской столицы гораздо раньше, чем они сами прибыли в Париж, отягощённые своей внушительной свитой. И сразу же их высокородные родственники и друзья принялись преследовать Людовика XIII, умоляя его проявить снисходительность и милосердие. Вспоминали о безумной храбрости арестованных, о подвигах на военной службе. Так, Шапель особо отличился в 1622 году при осаде Руана. Когда уже скомандовали отступление, он выхватил шпагу и, воодушевляя своих солдат личным мужеством, повёл их на приступ. Первым ворвался в город и, дойдя до сильно укреплённой церкви, попытался ворваться туда, но был тяжело ранен. О Бутвиле говорили ещё больше, вспоминая его безупречное поведение при Сен-Жане, где под ним убили лошадь; при осаде Руайона граф попал под обвал при прокладке мины; при осаде Монтобана он вёл себя так же храбро, как и при Виль-Бурбоне, проявляя немыслимую отвагу и в морских сражениях, и на суше. Вспоминали и об услугах, оказанных Домом Монморанси покойному королю Генриху, так что Людовик XIII, глубоко чтивший память своего великого отца, начал всерьёз колебаться.

Чтобы укрепить слабый дух Его Величества, Ришелье не теряя времени испросил аудиенцию и обрушил на короля поток своего негодования, обличающего Бутвиля.

— Сохранить жизнь человеку, который сам уже отнял её у лучших представителей дворянства в нашем государстве, значит дать понять другим, что, следуя его примеру, они не потерпят особого урона, как и он, — заявил кардинал. — Ведь он не просто нарушал эдикты короля, а извлекал из своих проступков пользу для себя, а при последнем деянии намеревался нарушить не только законы государства, но и унизить величие правосудия и авторитет короля, поскольку сознательно совершил своё преступление в Париже, в общественном месте, на Королевской площади, чтобы публика могла видеть, как он презирает законы; между тем именно законы государства должны быть почитаемы всеми, ибо они — единственная узда, которая заставляет людей исполнять свой долг.

Выслушав доводы кардинала, которые Ришелье позже выложит в своих «Мемуарах», Людовик только вздохнул.

— Мне говорят, — заметил он, — что проступки Бутвиля проистекают не из корыстных соображений, а из-за его легкомыслия. А отправлять человека на эшафот за то, что он менее умён, чем мы с вами, это ведь почти преступление. Правильным наказанием для него было бы тюремное заключение, ведь эшафота заслуживают жестокие люди, а тюрьмы — необузданные. К тому же, — примирительно закончил он, видя, что седые усы его преосвященства затопорщились от гнева, — ничто так не прославляет правителя, как милосердие.

— Перерезать горло дуэлям — или эдиктам Вашего Величества, вот как стоит вопрос! — воскликнул кардинал, представив себе, как должна будет увеличиться ярость Бутвиля, когда тот наконец выйдет из Бастилии. — Спасти государство важнее, чем частное лицо. К тому же разве сам преступник не показал, как мало дорожит жизнью, столько раз рискуя ею из-за пустой бравады! — И добавил еле слышно: — Из тюрьмы можно выйти, а из того света — нет.

На помощь его высокопреосвященству поспешил духовник короля.

— Своим поступком Шапель и Бутвиль нарушили законы человеческие, — сказал он. — Но что страшнее всего, они нарушили и Законы Божьи, убивая своих противников, которых Небо одарило меньшей ловкостью, нежели их самих. Оскорблением Господа был их поединок в день Святого Вознесения. Оскорблением Господа будет и указ об их помиловании, ибо помилованные, эти двое могли бы стать причиной смерти ещё многих людей.

Король закрыл лицо руками.

Вся Франция просит за них, — тихо сказал он.

— Кто? — усмехнулся Ришелье. — Брат Вашего Величества — герцог Орлеанский? Принц Конде? О, не сомневаюсь, что покойный господин Шале — лучший друг Бутвиля, будь он жив, также присоединил бы свой голос к воплям о помиловании.

После этих слов Людовик призвал советников парламента в Лувр, велев им начать судебный процесс и довести его до конца.

*** * ***

22 июня 1627 года добрый город Париж превратился в театр военных действий. По перетянутым цепями улицам были расставлены вооружённые до зубов патрули, число которых всё увеличивалось по мере приближения к Гревской площади, где по-обыкновению осуществлялись, экзекуции. Дорогу от Бастилии до высокого деревянного эшафота, который грозно возвышался над толпами народа, наводнившего площадь, охраняло грозное оцепление, состоящее из нескольких полков немецких рейтар, а сам эшафот был окружён шестью ротами кардинальских гвардейцев. Исключительные меры безопасности были приняты, чтобы казнить двух дворян, дерзнувших нарушить королевский указ о запрещении дуэлей. Этими опаснейшими преступниками были граф де Бутвиль и его кузен граф де Шапель.